Digital Business Finance продолжает цикл интервью о казахстанской культуре и ее финансировании. Мы уже поговорили с генеральным менеджером театра АRTиШОК Анастасией Тарасовой, режиссером Ермеком Турсуновым и писательницей Лилей Калаус. В этот раз побеседовали с одной из самых известных казахстанских художниц — Алмагуль Менлибаевой. Она рассказала, почему в 90-е мир не знал Казахстан, как формируется арт-рынок в стране, может ли художник зарабатывать творчеством и что важнее — коммерческий успех или художественная свобода.
О собеседнице
Алмагуль Менлибаева родилась в 1969 году в Алматы. Окончила Государственный театрально-художественный институт имени Жургенова по специальности декоративно-прикладное искусство. Видеохудожник, художник-постановщик, автор инсталляций и перформансов. В 1987-1995 годах входила в группу «Зеленый треугольник». С начала 2000-х работает на международной арт-сцене. Участница десятков биеннале и крупных выставок в Европе, США, арабских странах.
Работы Менлибаевой представлены в Филадельфийском музее искусств (США), Музее современного искусства MHKA (Бельгия), Национальной художественной галерее Квинсленда (Австралия) и Государственном музее искусств имени Кастеева (Алматы). Лауреат премий «Тарлан» и «Дарын». Живет и работает в Берлине и Алматы.
«Искусство — не футбол»
— Алмагуль, Казахстан выходит на культурную карту мира: проводятся выставки, в том числе ваши. Какое место современное казахстанское искусство уже заняло в мировом контексте?
— В глобальном контексте казахстанские художники работают давно. Я выставляюсь за рубежом с 2002-2003 годов. Для художника это нормальная практика — не ограничиваться одним городом или страной. Мы всегда задавались вопросом, почему казахстанское искусство было таким локальным. После распада СССР границы открылись, и стало очевидно: участие в международных выставках не вопрос амбиций, а способ познания и самоопределения.
Образование, полученное в театрально-художественном институте имени Жургенова, дало мне основу, но оказалось ограниченным. Мое поколение оказалось на переломе эпох, между распадом Советского Союза и рождением независимого Казахстана. Эта пограничность стала источником мощного творческого импульса.
Для современного искусства решающим является не только то, что художник создает, но и то, как он мыслит. Мне было важно изучать, как другие культуры осмысляют себя в более широком контексте. Художник становится одновременно философом, историком и отчасти геополитиком.
— Можно ли сегодня сказать, что в Казахстане сформировалось современное искусство мирового значения?
— Да. Если у нас открылся первый частный музей современного искусства Almaty Museum of Arts, значит, искусство дошло до определенного уровня. Но все это нужно раскрывать дальше. Нужны исследователи. Просто так музей не может появиться. Нужен контент, люди и школы.
Казахстанский бизнес и частные структуры поддерживали искусство долгое время, и теперь можно строить историю. Но искусство — это не футбол, не спорт. Оно создает нематериальные ценности. Для этого художники должны развиваться в открытой, критической атмосфере. Сейчас появляются разные группы, формируется почва для развития.
Что касается меня, я работаю много лет за рубежом. Участвовала в важных биеннале, международных выставках в арабских и европейских странах, в США.
«Нурлан Смагулов начал собирать искусство, когда еще не был бизнесменом»
— Музей Нурлана Смагулова — первый частный музей современного искусства в Казахстане. В чем его особенности?
— Отличие музея в том, что он международный. Он показывает и глобальное искусство, и собственную коллекцию казахстанских художников. При этом он находится в Казахстане и является единственным частным музеем такого уровня в Центральной Азии.
Уникальность связана с тем, как развивался сам Нурлан Смагулов. Он начал формировать коллекцию еще в 1990-х: дружил с художниками, посещал мастерские. Его понимание искусства сложилось через живое общение. Он был и свидетелем, и участником всех изменений 1990-х и 2000-х.
Мы знакомы с 1990-х. Он всегда собирал казахстанское искусство 70-х, 80-х и 90-х годов, еще до того, как стал крупным бизнесменом. Дружба с художниками позволяла ему видеть искусство изнутри. Такое развитие коллекции встречается редко. Часто люди сначала строят бизнес, а уже потом обращают внимание на культуру.
Состоятельные люди долго ориентировались на раскрученные имена и не всегда понимали, как выражать себя через собственный вкус. Со временем это начало меняться. Людям стало важно не просто следовать за кем-то, а находить свое, личное, уникальное.
— Вы говорили, что в 90-е Казахстан был почти невидим для мирового арт-рынка. Как вы пробивали эту стену?
— Художники и деятели культуры помогают людям понять, кто они в этом большом мире. Есть те, кому нужны нематериальные ценности, дух места, который не только рассказывает о себе, но и умеет взаимодействовать с глобальным контекстом.
Когда я впервые поехала в Нью-Йорк в 1997 году, у меня уже была хорошая репутация в Алматы, но там все было иначе. Люди почти ничего не знали о Казахстане, часто ассоциировали меня с Россией или Китаем. Тогда я поняла: если мы сами не будем создавать свое искусство, нас просто не будут понимать.
В 90-е и 2000-е мировой арт-рынок почти не видел нас. Sotheby’s, Christie’s и другие аукционы не имели департаментов Центральной Азии. Чтобы занять свое место, мы ездили на резиденции, искали галереи, делали проекты, которые показывали нашу уникальность. Мы проделали огромную работу сами, без поддержки.
Сегодня важно развивать локальные институции, поддерживать художников, создавать свои платформы. Казахстанские имиджевые проекты вроде Expo 2017 важны, но настоящая сила культуры не в массовости. Ценность рождается из независимого мышления, из людей, которые создают смысл, а не просто повторяют то, что продается.
«Может случиться, что человек станет рабом»
— Мы говорим с вами в музее и видим, что половина посетителей смотрят не на картины, а делают селфи на их фоне. Сегодня есть интеллектуалы в Казахстане?
— Конечно есть, но их всегда нужно больше. Не только в искусстве. Современное образование не сильно помогает развитию талантов. Проблема в том, что в Казахстане нет института современного искусства. Долгое время считалось: «Это западное, не наше». Старшее поколение не понимало, что нужно интегрироваться в мировой контекст, развивать дальше.
Я работала с экологическими, социальными и историческими темами Казахстана. О ядерном полигоне в Семипалатинске, Арале и Балхаше. Это очень важно, чтобы мир знал, что было у нас во время СССР. Это было не где-то в Советском Союзе, это было именно в Казахстане. Об этом обязательно нужно говорить через современное искусство, рефлексировать. Недостаточно просто рассказывать об этом в новостях. Художник помогает пересматривать, переоценивать и осознавать, где мы сейчас находимся.
— Сколько таких музеев нужно Казахстану, чтобы мы начали понимать, кто мы?
— Чем больше, тем лучше. Но качественно. Можно сверху дать указание построить музей с дорогими предметами искусства, и там ничего не будет происходить. Получится просто шоппинг-молл. Таких музеев немало. В Астане есть музеи. Что они делают? Многие о них даже не знают. Потому что там нет наполнения, нет людей, которые мыслят. Люди, которые мыслят, обычно растут снизу. Не сверху.
Поэтому культура нужна. Художники и не только дают людям ощущение, что у них есть права, их человечность. Мы начинаем понимать, что нельзя заменять все всем. Нужен мудрый баланс с технологией.
Я делала проект про Ашаршылык (массовый голод в результате насильственной коллективизации в 1930 году — ред.). С одной стороны, это был переход от традиционного уклада кочевников с его уникальной экономикой, которая держалась 2000 лет. Потом эту экономику насильно прервали. Началась коллективизация и индустриализация. Нам говорят: «Но это же прогресс, это здорово. Ты просто забудь, кто ты». Меняется поколение, которое совершенно не помнит, что было до них.
Но если мы посмотрим на это с человеческой точки зрения, многие могут сказать: зачем мне такое удобство и такой прогресс, если половина моей семьи умерла в голоде. Такие моральные вопросы задает литература и искусство. У обычного человека, который работает, нет времени думать, осознавать. Ему надо помочь осознать: кто ты? Зачем ты живешь? Какой смысл в этом?
С развитием технологий важно снова задать вопрос: что такое человек? Где он? Может случиться, что он просто станет рабом. Это очень быстро может произойти с изобретением искусственного интеллекта. Я использую ИИ в своих работах как инструмент, но понимаю: у него очень высокий уровень конформизма. И он может полностью отобрать умение думать у человека.
«Казахстанский арт-рынок будет расти»
— Ваши проекты масштабные: видео, инсталляции, мультимедиа. Как вы решаете вопрос финансирования?
— Через разные источники: галереи, гранты, частные заказы. Галереи помогают организовать выставки и донести работу до публики, а гранты дают возможность экспериментировать без давления рынка. Я сама подаю заявки на гранты, иногда мне предлагают коллаборации. Это непростое дело, требующее времени, но оно дает свободу для реализации замысла.
Я ищу поддержку там, где сохраняется интеллектуальная и художественная независимость, в международных грантах, музеях, институциях, где есть пространство для критического высказывания.
Я работаю с локальными галереями. Именно в них рождается собственная система ценностей, эстетика и критическая мысль. Галереи учат нас понимать смысл. Деньги тоже нужно учить смыслу.
— В Казахстане уже есть свой арт-рынок?
— Да. Его история началась в 90-х. Сегодня есть галереи, музеи, институции, поддержка для молодых художников. И самое главное, это уже не только про деньги, а про смысл, ценности и диалог с миром.
В 90-е годы был известный первый фестиваль «Парад галерей». Одна из больших была Alma-Ata Art, старая галерея Tengri Umai, Gallereya Ular. Из современных профессионально работает Aspan Gallery.
В этом году открылись две институции: Almaty Museum of Arts Нурлана Смагулова и Центр Современной Культуры Целинный. Это создает атмосферу для молодых художников, место, где они встречаются, общаются, учатся и работают.
Бизнес тоже включился: инвестиции в искусство помогают развивать рынок. Казахстанские художники участвуют в биеннале, международных выставках, обмениваются опытом с другими странами. Важно, чтобы наш голос звучал на мировой сцене, но при этом сохранял уникальность.
— Есть мнение, что коммерциализация убивает искусство. Вы сталкивались с этим?
— Да, такая опасность есть. Художник всегда выбирает: подчиниться чужим ожиданиям или слушать свой внутренний голос. Это его личная ответственность. Но это касается не только коммерции, но и давления со стороны аудитории, критиков.
Что касается коммерции, это инструмент, а не цель. Главное не подменять эти понятия. Когда коммерция становится целью, искусство теряет глубину. А когда остается инструментом, оно сохраняет свою подлинную свободу.
— Кто сегодня покупает современное искусство?
— Разные люди. Есть коллекционеры, которые действительно понимают ценность работы, видят историю, смысл, контекст. А есть те, кто больше ориентируется на моду и тренды. Кто-то покупает картину под шторы, просто как элемент интерьера. Кто-то ищет в искусстве чувство прекрасного, покой, психологическую поддержку. Все это имеет свое место. Каждый зритель и покупатель со временем вырастает из своего уровня восприятия, это естественный процесс.
Это влияет на художников по-разному: кто-то прислушивается к рынку и адаптирует язык, чтобы быть востребованным, а кто-то принципиально игнорирует коммерческий спрос и делает то, что считает важным лично для себя. Главное помнить, что художник создает ценности, а бизнес должен это уважать.
«У нас сложная, противоречивая история»
— Каким вы видите казахстанское искусство через десять лет?
— Чтобы понять, каким будет искусство Казахстана через 10 лет, нужно понять, каким станет сам мир. Искусство будет функционировать на стыке технологий, экологии и глобальной культуры. Мы увидим работы, которые объединяют виртуальную и физическую реальность, используют искусственный интеллект, но при этом сохраняют глубокую связь с локальной идентичностью и историей.
Я чувствую ответственность показать, куда можно двигаться, какие темы поднимать. Говорить о ядерном полигоне, об Аральском море через язык современного искусства значит возвращать себе память, превращая боль в осознание.
У нас сложная, противоречивая, богатая история. Ее нужно заново осмыслить, рассказать через свой фильтр, дать новую форму. Способность к рефлексии делает нас людьми.
Вам может быть интересно